Home Email RUS | ENG
home ГРИГОРИЙ ПОМЕРАНЦЗИНАИДА МИРКИНА

ФРОНТ КАК ВОПРОС СОВЕСТИ

Когда Василия Гроссмана спросили, в чем замысел «Жизни и судьбы» , он взял с полки четыре тома «Войны и мира» и сказал: «Вот это» . Вышла, однако, совершенно другая книга. Батальные сцены не уступают Толстому, но мира просто нет, война заполнила все пространство русской жизни, исчез тот могучий океанский мир, в котором тонет война - даже отечественная 1812 года. Исчез мир, в котором каждый из героев - если он уцелел в битвах - находит свое место, мир, в который человек пускает свой корень, как дерево в почву. В 1942 г. осталась только разница между передним краем, позициями дальнобойной артиллерии, медсанбатом, полевыми и эвакуационными госпиталями, военными заводами, - но война всюду. Граница между фронтом и тылом не столько в пространстве, сколько в совести. Для полевой походной жены начальника СМЕРШ уютный тыл - в хорошо окопанном грузовике, где она делит часы отдыха своего ППМ. А для шестнадцатилетней Зины Миркиной фронт был на совхозном поле в Сибири, при пятидесятиградусной жаре, с немыслимой нормой выдирки метрового сорняка, - которую она научилась перевыполнять (порвав справку невропатолога, дававшую ей полное освобождение): всё для фронта, всё для победы!

О чем-то подобном пишет мне из Хайфы Люба Лурье: «В силу малого израильского пространства ощущаешь происходящее в нем как происходящее в твоем доме [вопреки анекдоту (сообщенному в прошлом письме. - Г.П.), он потому и хорош, что построен на абсурдности] (героиня анекдота приспособилась к жизни, подползая к холодильнику по-пластунски. - Г.П.). Ну, а если кто близкий на фронте, то и говорить нечего. Понятие «фронт» здесь тоже особенное. Оно имеет, кроме буквального, еще и немалый психологический оттенок. Если ты чувствуешь ответственность за события, то фронт у тебя в доме, если нет, то и фронта вроде бы нет... Обычно эти люди (порядочные - в обывательском смысле) ведут себя так, будто ничего не происходит, и терпеливо ожидают, пока «они там разберутся» . Меня всегда занимает вопрос, куда они прячут совесть и во что ее обряжают...»

События 11 сентября 2001 г. расширили фронтовую полосу на всю землю; но опять люди разделились: для одних просто упали два дома (правда, очень высокие), для других начала рушиться цивилизация. Мы спорили об этом по «Свободе» , двое на двое. Мне ясно было, что рухнули символы, но чего именно? Остановлюсь только на одном.

Не все заметили, что в середине XX века круто изменился характер террора. Две с половиной тысячи лет он сохранял свои основные черты. В борьбе за свободу считалось прекрасным убить тирана. Но только тирана.

Каляев положил бомбу обратно в сумку, когда рядом с великим князем Сергеем Александровичем увидел жену его и двух племянников. Террористы не целили в обывателей. Обыватель мог спать спокойно.

Потом всё переменилось. Кажется, повлиял пример тотального государственного террора. Тоталитарное государство перестало судить (хотя бы военным судом) и казнить за преступления, оно стало просто уничтожать целые категории людей. Василий Гроссман считал это переносом научного статистического метода в карательную практику. Люди уничтожались, как комары при посыпке ДДТ, не дожидаясь, пока комар укусит. И сейчас то же отношение к комару было усвоено возмущенными маргиналами. Для возмущенных ирландцев комарами стали любые англичане. А для нескольких групп, осудивших в целом цивилизацию отчуждения и заброшенности, комары - первые попавшиеся мещане, довольные своей судьбой. Я не помню, кто начал, примерно в 1968 году: Кон-Бендит в Германии, «Красные бригады» в Италии или «Красная армия» в Японии. И как это сочетается по времени с движением мау-мау в Кении, ирландских католиков в Белфасте, басков в Испании и, наконец, палестинцев. Эпидемия мгновенно распространилась по нескольким регионам. И национальный террор палестинцев сразу был связан с глобальным. Ассистентами в угоне самолетов были европейские маргиналы.

Глобальные и национальные движения следовали одной морали (или антиморали): все обыватели виновны, нет невинных. «Пусть земле под ножами попомнится, кого хотела опошлить» , - писал Маяковский. А еще раньше об этом вопил подпольный человек, увиденный Достоевским. Долгое время это считалось вывертом, психопатологией, предметом забот скорее психиатров, чем полицейских. Массовые движения использовали взбунтовавшихся подпольных людей, а потом расстреливали.

Положение изменилось, когда на Ближнем Востоке был создан питательный бульон, в котором бациллы новой разновидности террора размножились и окрепли. Это были лагеря беженцев, созданные на средства ООН. Такие лагеря - гуманная мера на год-два. Но если любую популяцию поместить туда на 54 года, то самый улыбчивый американец превратится в террориста-самоубийцу. Ислам здесь сперва был почти не при чем. Первая волна палестинских террористов - интеллигенты (или полуинтеллигенты), получившие образование на средства ООН, достаточно секуляризованные, в тесном братстве с маргиналами Европы. И сами они, и то, что они делали, никак не похожи на погромы 1929 и 1936 гг., когда арабские крестьяне нападали на изолированные мошавы и в случае успеха всех мужчин убивали, а женщин и девочек уводили с собой. Погром нехитро начать, но его может прекратить взвод солдат. С террором дело сложнее.

Для террора нужна образованность. И нужно положение, когда регулярные армии бессильны. Такой момент наступил после шестидневной войны. Террор - естественная реакция стороны, проигравшей на поле боя или не способной к полевой войне, но не смирившейся. Так в свое время Орсини попытался убить Наполеона III, защищавшего от патриотов Италии папскую область. Так израильтяне убили комиссара ООН графа Фольке-Бернадота, предложившего невыгодный план раздела Палестины. Арабы ответили террором только двадцать лет спустя. Но с 1948 г. по 1968 г. что-то изменилось. Началась другая эпоха, эпоха террора против статистических категорий (классовых, этнических, культурных). И на Ближнем Востоке никто не покушался, в духе карбонариев, на Моше Даяна. Убивали спортсменов, пассажиров авиарейсов, девочек-школьниц. Убивали по-гитлеровски.

Нужно было сделать интеллектуальное усилие, чтобы назвать убийство школьниц джихадом. Мохаммед не это имел в виду. И шейхи ислама лет двадцать смотрели на бuду (нежелательную новость, ересь) с недоверием. Понадобилось время, чтобы новость обжилась, стала привычной, вошла в плоть ислама. «Лучше убивать солдат, - говорил престарелый шейх с экрана телевизора, - но можно и так...» . Террор «маргинальной» , «беспочвенной» интеллигенции обрел, наконец, почву, укоренился, стал делом веры.

Достоевский где-то в «Дневнике» обмолвился, что папа еще сойдет когда-нибудь со своего престола и станет революционером. В католицизме эта вероятность осуществилась бледной тенью Сандино в одной из банановых республик. Зато на Ближнем Востоке мы получили то, что Достоевскому мерещилось - соединение веры с глобальным террором. 11 сентября это чудовище вышло на мировую арену. Проще всего считать, что ничего не случилось, и отгородиться от самой горячей точки, как Чемберлен и Даладье от Чехословакии, заключить какое-то новое мюнхенское соглашение. Вялая постхристианская цивилизация вполне способна повторить старую подлость. Однако Черчилль был прав, когда сказал: «Вы могли выбирать между войной и бесчестьем. Вы выбрали бесчестье и получите войну» . Я не думаю, что все страны ислама, соединившись, способны победить хотя бы одну Америку. Сколько бы ни было мусульманских утроб, они не рожают высокоточные ракеты. Но террор - другое дело. Террор может расшатать нервы и подготовить капитуляцию перед новой силой, растущей на Дальнем Востоке.

Такова проблема. У нее три решения: отступать, шаг за шагом, сдавать позицию за позицией в обмен на пустые обещания. Это первый тупиковый вариант. Второй - вести войну. Но каждая бомба будет создавать новых мстителей. Выход из абсурда - только устранение питомников ненависти.

Первый питомник - лагеря беженцев. Беженцы должны получить право гражданства в любой арабской стране, по своему выбору, скорее всего - там, где уже давно работают их родные, но не имеют никаких прав. В течение пяти, примерно, лет лагеря должны быть свернуты и мальчики, играющие сегодня в террористов-самоубийц, займутся другими играми. Постепенно им захочется жить, а не взрываться.

Второй питомник - положение Иерусалима. Обе стороны должны принять план Павла VI: Иерусалим становится международным религиозным центром под прямым управлением ООН. Правительственные учреждения Израиля выводятся из города, палестинские - не вводятся туда. Частные лица получают двойное гражданство: израильско-иерусалимское или арабско-иерусалимское. В качестве иерусалимлян они могут договориться о квотах в городском совете, без преобладания той или другой стороны. В случае несогласия между фракциями, комиссар ООН имеет право издавать указы, имеющие силу закона. Комиссар должен назначаться из буддистов ЮВА, равнодушных к спорам иудеев, христиан и мусульман. Со временем такая система могла бы укорениться не хуже, чем в Ливане, и арабы с израильтянами приучаются сидеть за одним столом. Грызня фракций неизбежна, но снизить уровень ненависти до ливанского стандарта не невозможно. В особенности, если к переговорному процессу будут привлечены все фактически воюющие стороны, в том числе юридически не признанные. Права не дают, права берут - писал Горький. Хасбола и Хамаз взяли свое право. Пусть поклянутся на Коране, что ограничатся духовной борьбой с безбожием.

Снижение температуры ненависти в одной горячей точке не упразднит лихорадки мировой цивилизации. Но движение живых бомб показывает, что на Ближнем Востоке нужна особенно скорая помощь. Мир должен помочь арабам и израильтянам освободиться от их опасных иллюзий. От иллюзии арабов, что какую-нибудь войну они непременно выиграют (пусть пятьдесят первую, сто первую войну); и тогда евреев вышвырнут, как крестоносцев. Эту иллюзию блокирует другая, израильская: что на худой конец есть в запасе атомная бомба. Каждый расчет no-отдельности верен, но в совокупности, накладываясь друг на друга, они абсурдны: есть риск, что атомную бомбу не успеют пустить в ход; и есть риск, что ее успеют пустить в ход и атомные грибы поднимутся над Багдадом, Дамаском, может быть, - и над Меккой и Мединой. Если постоянно вдумываться в этот двойной риск, логика ястребов потеряет силу и выйдет из строя ближневосточный детонатор глобальной беды.

Одновременно дан был бы пример аналогичного решения других спорных вопросов (порядок решения, разумеется, может быть и обратным; не очень важно, с чего начать). Я вспоминаю беседу с молодым фундаменталистом из Газы, согласившимся приехать в Ко (Caux), на конференцию Общества морального перевооружения (сейчас у него другое название - Инициатива перемен). Был задан вопрос: выступил бы этот молодой человек против насилия, если бы западные СМИ перестали провоцировать мусульманское чувство кощунства? Он без колебания ответил «да!» . Этот разговор нетрудно прокомментировать: каждая страна вправе сохранять привычный уровень интеллектуальной и сексуальной вольности внутри своих границ; но спутниковое телевидение обязано считаться с тем, что в будущее плывет эскадра из четырех великих кораблей, четырех мировых культурных миров: Запад, Ислам, Индия (с примыкающими к ней странами) и Дальний Восток. Технический перевес Запада не дает ему морального права хозяйничать в чужом доме, в чужом духовном пространстве. Скорость освобождения от табу в мировом эфире не может превышать скорости этого процесса на корабле, наиболее консервативном в своем понимании кощунства.

Когда в Абадане был сожжен кинотеатр вместе со всеми зрителями американского фильма, это не было экономическим провалом, не было политическим провалом шахского режима и его американских советников. Провалилась идея, что американская цивилизация это вся цивилизация (the civilisation) и ей противостоит только варварство. Противостоят ей, несмотря на общие корни, все великие культуры Европы, среди которых Америка всего лишь одна из многих, один голос в хоре, а не хор в целом. И противостоят ей другие «хоры» , другие сверхнациональные общности, другие древние пространства общей информации, с единым Святым писанием, единым языком Святого писания и единым шрифтом, связанным с эстетикой пластических искусств. Перечисляю, для простоты, только шрифты: латинский, арабский, деванагари, иероглифы. Это не просто знаки. Это зримые знаки незримых, но реальных духовных миров, которые не могут быть грубо унифицированы диктатурою CNN. Необходимо использование спутниковых средств информации так, как разные партии используют перед выборами национальное телевидение. Необходима организация диалога и медленный рост взаимного понимания. Только в таком диалоге постепенно станут невозможными духовные вторжения, подобные переливанию крови другой группы, а с другой стороны -скандалы, подобные смертному приговору Рашди за книгу, которую духовные власти вправе лишь запретить читать своим адептам.

Отказ от уверенности одного культурного мира в своей несравненной правоте - один из важнейших шагов к переходу с передовой в тыл и от тыла - к миру.

Григорий Померанц и Зинаида Миркина © design goglus